… или о том, почему психологи — не волшебники.
К сожалению, или к счастью – да, не волшебники. Пост о наболевшем. Помнится, давно, еще работая в должности воспитателя, я вела своего рода «заметки» о профессиональной деятельности. Что ж, самое время возобновить традицию, но уже в другом качестве: ни много, ни мало, а педагога-психолога дошкольного учреждения.
Ох, да… Психологи и волшебники – разные люди. Иногда хочется побыть в роли волшебника, прокричать каких -нибудь три волшебных слова «трекс, пекс, фекс… лети лети, лепесток, через запад на восток, облети вокруг земли, быть по-моему вели!» И тут же случится чудо! Ребенок станет таким как хочет родитель, а родитель станет таким, как хочет ребенок. И будут жить сотрудничать они долго и счастливо вместе с воспитателем детского сада. Но этот прием не работает. Я проверяла. Собственно, наверное, поэтому и пришлось получить психологическое образование. Шучу, конечно.
Образование открывает глаза на многие процессы, помогает строить гипотезы, стратегии работы в различных ситуациях. Но психологические знания, умения, стратегии — далеко не гарантия результата. Парадокс, не правда ли? Если мы идем к парикмахеру, то уходим от него аккуратно подстриженными. Если к доктору, то как минимум он помогает нам двигаться от болезни к здоровью. Если к бухгалтеру — тот все посчитает, даст нужную бумажку. Почти везде есть результат. Казалось бы, ну чем эта психология может отличаться от прочего? Привел ребенка к психологу, психолог должен «подкрутить» что-то ребенку, как-то по-особенному поговорить или поиграть: и вот ребенок больше не закатывает истерики, не дерется, слушается маму, папу и воспитателя. Почему же в психологии все иначе?
В начале своей профессиональной деятельности, работая с определенным ребенком (как правило, это всего лишь пол часа в неделю), я как будто вменяла себе в обязанность: непременно «вылечить» этого ребенка и именно от того, что «заказал» родитель или воспитатель. Нужно ли лишний раз говорить, что на этом пути меня постигло немало разочарований?
Во-первых, иногда ребенку совсем «невыгодно» было «вылечиваться» от того, что воспитатель или родитель писали в запросе. Взрослые видели одно, а у ребенка было свое представление. И да, они тоже люди, у детей может быть свой взгляд, свое виденье ситуации. Порой они ничего не хотят менять, их все устраивает.
Во-вторых, желание ребенка очень сильно расходилось с представлением родителя. Ребенок просто не хотел «вылечиваться» и двигаться в сторону желаний и предпочтений родителя или воспитателя.
В-третьих, получая что-то важное и ценное в моем кабинете, возвращаясь назад, в привычные условия, ребенок там получал нечто противоположное моим психологическим усилиям, что сводило всю мою работу на «нет». Потому что очень многое в детской психологии зависит от взрослых, которые его окружают. И порой эти взрослые не хотят увидеть ребенка другими глазами, посмотреть на него с другой стороны. А именно это ему и нужно, чтобы произошли изменения.
Эти обстоятельства и условия, в которых я мало могла повлиять на ситуацию, вызывали у меня приступы глубокого разочарования и печали. Иногда, даже отчаяния. При подобном раскладе я переставала верить в свое образование, в то, что я что-то могу, да и в саму психологию переставала верить. До тех пор, пока, по большей части получая последипломное образование в методе позитивной психотерапии, не пришла к пониманию важности «контракта». Хотя… «Пришла» — очень громкое слово. Лучше сказать «прихожу». Каждый раз прихожу с каждым новым моим маленьким «клиентом». Потому что у психологов нет определенных пунктов и формулировок, как у юристов, где было бы все четко и понятно. Есть только некоторые позиции, от которых я могу отталкиваться в своей работе. И одна из таких профессиональных позиций – разделение ответственности.
Как обычно происходит то, что можно назвать «разделением ответственности»?
Как правило, и у психолога, и у клиента ее поровну: 50/50. Я, как психолог, отвечаю за процесс консультирования со всем своим багажом психологических знаний, профессиональных умений, техник и человеческого внимания. Клиент, если это взрослый человек, отвечает за то, чтобы находится в процессе консультирования, быть максимально открытым и готовым к изменениям. Коллеги-психологи, наверное, сейчас дружно кивают головами, что мол, да – такое разделение ответственности чудесно, очень сильно облегчает психологу-консультанту профессиональную жизнь, поскольку избавляет от лишней ответственности.
В ситуации дошкольного учреждения, когда к психологу, главным образом, обращается воспитатель (реже – родитель), которые сами совершенно не участвуют в психологической работе с ребенком, кажется, что все должно быть несколько иначе. Но, как показывает практика, очень много похожего. Я отвечаю за все вышеперечисленное, а значимые взрослые (и родитель, и воспитатель) берут на себя ответственность:
— за стабильность моей психологический работы, что в условиях бесплатной психологической помощи происходит далеко не всегда. То у родителя другие планы, то у воспитателя мероприятие с детьми.
— за формулировку запроса, который мы (все трое) смогли бы обсудить. А то, зачастую получается, что воспитатель про одно, родитель про другое. А между тем, нужно еще учитывать запрос ребенка. Таки да, ребенок – полноправный участник. У него тоже есть запрос. Потому что у ребенка как раз все хорошо, это взрослые почему-то все время злятся и орут, это им нужно помочь и избавить их от злости. И ведь нельзя не согласиться!
— взрослые, которые хотят изменений, должны быть готовы к тому, что ребенок изменится (что тоже случается не всегда). Когда, казалось бы, тихоня делает свои первые попытки активничать, заявлять о своих потребностях, пытается отстаивать свое мнение, пусть еще совсем неумело… Пусть это и звучит грубо, но взрослые закатывают глаза и затыкают ребенка словами: «молоко на губах не обсохло еще, возражать!». А разве не этого вы хотели, чтобы ребенок стал более уверенным, мог открыто говорить о том и этом и не стеснялся рассказывать стихи? Так вот он и перестает стесняться, и вместе с уверенностью в его жизнь входят и детские проказы, на которые раньше он бы не осмелился.
— быть готовым самим меняется и менять отношение к ребенку (что происходит еще реже). Потому что вместо фразы «Молоко на губах не обсохло!», родитель должен увидеть те изменения, которые происходят в ребенке, и наоборот, поддержать их.
— за то, чтобы идти со мной в одном направлении, или отказаться.
Особую печаль вызывает само представление о психологической помощи в условиях государственного учреждения. И совсем неважно, относится оно к образованию или здравоохранению, или еще какому-нибудь «…нию». Любая государственная система чаще всего центрирована на родителях (взрослых), нежели самом ребенке. Что это означает для ребенка? А то, что самым важным считаются представления и пожелания взрослых, их жалобы, их видение ситуации, их чувства.
***
— Он просто сводит меня с ума! Я дальше так не могу!
— Я уже бессильна, в отчаянии, не знаю, что делать!
— Ничего не помогает: ни угол, ни ремень, ни разговоры! Он не слышит и не слушается! Делает все назло!
Я отлично понимаю чувства родителей, но в таких ситуациях почему-то взрослым не приходит в голову, что ребенку тоже непросто. Как будто, то, что испытывает ребенок – совсем неважно. Словно он виновник всего происходящего, и не имеет право на свое мнение и свои чувства. Он как заключенный или подопытный, без права голоса о происходящем. И его как «коробочку» можно передать психологу, и через пол часа ожидать уже с улучшенным содержимым. И в этой ситуации, какое именно содержимое, или какая его часть, какое качество должно быть улучшено – взрослые не всегда могут сказать. Дома же они с этой «коробочкой» могут делать что угодно, а потом через неделю снова ожидать, что содержимое будет улучшено. Причем, не только ожидать, но и требовать! Возможно, я излишне преувеличиваю в своих сравнениях, но очень часто это выглядит так.
Отдельная печальная ситуация происходит с запросами. Основательно заполняется лишь одна графа «Что вас беспокоит?». Она словно самая понятная и важная. А графа «что бы вы хотели изменить»? Да и зачастую при очной встрече взрослые на вопрос: «В чем вы видите мою работу?» — затрудняются ответить. Словно из жалоб должно быть все понятно. И правда, что тут непонятного? Если дерется, то должен перестать. Но, к счастью, психология – это не исправление детских недостатков. Причем, недостатками они становятся только с подачи взрослого.
***
— Мой сын постоянно со мной спорит! Что бы не сказала, у него на всё есть свое мнение!
— А вы бы хотели, чтобы у него не было своего мнения, а было чужое?
— Но он же еще маленький, ему всего шесть!
— А с какого возраста ему будет разрешено иметь свое мнение?
— Она такая худенькая, совсем ничего не ест!
— Совсем ничего, или ест ограниченный набор продуктов?
— Любит только сладкое, йогурты, некоторые фрукты, макароны, печенье.
— То есть вы видите мою работу в том, чтобы я что-то сделала с ребенком, чтобы ваша девочка начала есть то, что ей не нравится? А вы сами как часто едите то, что вам совсем не нравится?
— Этот ребенок постоянно всех обижает!
— Вы пытались исправить ситуацию педагогическими методами?
— Да, я его наказывала, садила на стульчик.
— А у вас в группе есть место, где ребенок может выплеснуть накопившуюся агрессию? Например, покидать мешочки злости, побить подушку, или грушу?
— Нет.
— Нужно организовать такое пространство.
— У нас в группе нет для этого места!
Конечно, эти высказывания тоже утрированы. Но, к сожалению, очень много запросов, когда воспитатели или родители просят сделать то, что не в моих силах, либо не соответствует моему взгляду на ребенка, а иногда и противоречит здравому смыслу. Я никогда не буду работать в направлении, чтобы сделать из ребенка безвольного, подчиняемого и во всем послушного взрослому. Ему всего шесть, и он уже может отстаивать свою позицию! Это чудесно! Согласна, с таким ребенком бывает непросто договориться, но на то мы и взрослые, чтобы уметь это делать. Уметь лавировать, находить аргументы и учить выстраивать отношения собственным примером. И я точно знаю, если эта линия развития в ребенке не будет пережата, во взрослой жизни это его качество: уметь отстаивать свое мнение скорее поможет, чем навредит. Из таких детей получаются неплохие руководители.
Я никогда не буду работать в направлении, чтобы ребенок стал есть то, что хочет взрослый. Пускай взрослый и делает это из лучших побуждений, но если ребенок ест ограниченный набор продуктов, то с большой долей вероятности, с ребенком будет все хорошо. Да, это неправильное пищевое поведение. Оно сформировано самими же родителями этого ребенка. И если родитель захочет, то в первую очередь я буду работать с ним.
Сейчас, мои читатели могут мне возразить, что грамотный психолог доведет запрос до взаимной ясности. В случае с мальчиком, имеющим свое мнение, работа будет не про укрощение строптивого, а про другое. Да и с девочкой- малоежкой тоже. Не могу не согласиться, что в частной практике оно бы так и было. Но в государственной системе другая ситуация. Думаете, я буду спорить и настаивать на своей профессиональной позиции? К сожалению, нет. Не подумайте, я не буду ее утаивать. Разумеется, я ее озвучу. Но как только я понимаю, что большое количество энергии и сил уйдет на попытки пробраться сквозь стену родителя или воспитателя к здравому смыслу, то я скорее оставлю эти попытки. Я просто буду делать свою работу – то, что по моему профессиональному взгляду, больше нужно ребенку в этой ситуации. Коллеги, прошедшие подготовку в системной семейной терапии, скажут, что это неправильно. Что я не учитываю систему. Не буду спорить. Возможно, и так. Но в детском дошкольном учреждении я всего лишь педагог-психолог, а не семейный терапевт. И у взрослых всегда есть возможность получения своей терапии, психологической помощи вне учреждения.
Да и если возвращаться к началу этого текста, к тому, что дети далеко не всегда хотят, чтобы им помогали или помогали так, как хотят взрослые, то получается, что просто невозможно работать в двух разных направлениях. Родитель хочет все больше контролировать, а ребенок – освободиться от излишней опеки. Она хочет, чтобы дочь больше ела, а ребенок хочет внимания и любви. Да и в отличии от взрослых, дети в меньшей степени хотят в себе что-то переделывать. Чаще всего они приходят к психологу не потому, что хотят что-то изменить в себе, а потому что их привели, потому что им сказали, что нужно пойти. Я опять хочу предвосхитить возражение читателя: ведь ребенок может и не осознавать своей проблемы или не в состоянии осознать и точно сформулировать свой запрос! Вы правы, уважаемый читатель, будь вы коллега или родитель. На первой консультации ребёнок чаще всего соглашается с запросом родителя, или отрицает его, при этом ничего не говоря про свой. И исходя из своего профессионального мнения, я могу сказать, что такое происходит далеко не потому что ребенок еще мал и чего-то не понимает. А потому что увидеть проблему в другом гораздо проще, чем в самом себе. И гораздо проще иметь дело с чужими проблемами, чем со своими собственными. Очень трудно понять и принять, что именно с тобой что-то не так. Это не только у детей. У взрослых точно так же. Но несмотря на это, дети со своим непониманием, гораздо ближе к своей субъективной сути, чем взрослые. И по моим наблюдениям, ребенок в большем контакте со своими до конца неоформленным запросом, чем взрослый со своим четко сформулированным. Именно поэтому, с своей работе я пытаюсь увидеть то, что нужно ребенку, потому что, в итоге, он мой клиент. Он такой же человек, как и взрослый со своей позицией, которую в работе я не могу не учитывать. Именно поэтому, психологи – не волшебники. Мы не можем сказать «трекс, пекс, фекс… лети лети, лепесток, через запад на восток, облети вокруг земли, быть по-моему вели!». Очень часто не случается того, чего родители или воспитатели хотели изначально. Но случается нечто важное и удивительное, в первую очередь для самого ребенка.
